До последнего слова  - Тамара Айленд Стоун

– Почему именно три?

Медленно качаю головой.

– Понятия не имею.

– Звучит жутко, Сэм.

Сэм.

Кэролайн смотрит на меня так, будто я только что поведала ей нечто совершенно восхитительное. Она подается вперед, упирается локтями в колени – совсем как мой психиатр, когда ждет, что я продолжу свой рассказ. И я продолжаю.

– Заглушить мысли я не могу, поэтому мало сплю. Без таблеток мне удается проспать всего три-четыре часа, не больше. Это началось, когда мне было десять. – В ее глазах появляется тень сочувствия. Но мне совсем не хочется, чтобы она меня жалела. – Но ничего страшного. Я пью таблетки от повышенной тревожности. И умею контролировать панические атаки. – Во всяком случае, мне так кажется. Но после того страшного приступа, когда мне нестерпимо захотелось искромсать розы накануне Дня святого Валентина, бороться с собой стало сложнее.

– Я хожу к психиатру с тринадцати лет, – спокойно сообщает Кэролайн. Потом надолго замолкает и наконец добавляет: – У меня депрессия.

– Серьезно? – спрашиваю я, опершись на подлокотник между нами.

– За эти годы мы опробовали несколько антидепрессантов, но… не знаю… порой кажется, что становится только хуже.

– Я тоже одно время пила антидепрессанты, – признаюсь я. Так странно осознавать, что я ей все это рассказываю. Я еще ни разу не обсуждала эту тему со сверстниками.

Кэролайн откидывается на спинку кресла и улыбается. Улыбка очень ей к лицу. А будь на ней хоть немного косметики, она была бы еще симпатичнее.

Вот бы ей помочь.

Что ж, мой план поехать с четырьмя лучшими подружками на спа-процедуры в выходные провалился. Других планов у меня нет.

– Послушай, а что ты делаешь в субботу вечером?

Она морщит нос.

– Да не знаю. Ничего. А что?

– Приходи ко мне в гости. Можем фильм посмотреть или еще что-нибудь.

Может, она даже разрешит мне немного ее преобразить. Сделать мелирование, чтобы добавить волосам объема. Замаскировать оспинки и пятнышки консилером. Ничего радикального, лишь придать яркости щекам, глазам, губам.

Кэролайн достает ручку из переднего кармана своих мешковатых джинсов.

– Да я скину тебе адрес эсэмэской, – говорю я и тянусь за телефоном.

Но она отрицательно качает головой.

– Техника – зло, – заявляет она, взмахнув ручкой. – Диктуй.

Я называю свою улицу и номер дома, она записывает адрес на ладони и убирает ручку. А потом встает со своего кресла так резко, что я подскакиваю. Подходит к сцене, кладет на нее руки, ловко подпрыгивает – и вот она снова сидит на краю, свесив ноги. Кэролайн наклоняется вперед и снова оглядывает зал.

– Сэм, я хочу тебе помочь, – наконец говорит она.

Что-что? Помочь? Мне?

– О чем ты?

– Ты умеешь хранить тайны?

О, еще как умею. Подруги делятся со мной всякой жутью, зная, что я их и взглядом не выдам. Они и понятия не имеют, что у меня тоже есть секрет, который я скрываю от них вот уже пять лет – настоящее психическое расстройство.

– Ну конечно, – говорю я.

– Славно. Я хочу тебе кое-что показать. Но об этом нельзя никому рассказывать. Совсем. Даже психиатру.

– Но я все ей рассказываю.

– А об этом говорить нельзя.

Кэролайн жестом подзывает меня к себе.

– Видишь вон то место? – она указывает на пианино, стоящее в углу сцены. – Приходи сюда в четверг сразу же после звонка на обед – и жди меня. Никому ни слова. Спрячься за кулисой и не выходи, пока я за тобой не приду.

– Но зачем?

– Так надо. – Она хватает меня за плечи. – То, что я хочу тебе показать, изменит всю твою жизнь.

Я закатываю глаза.

– Ой, вот давай без этого.

– Я этого не обещаю. – Кэролайн касается пальцами моих щек. – Но если я в тебе не ошиблась, то так и будет.

Кабинка лифта застыла в ожидании. Нажимаю кнопку с цифрой семь, а потом, не сдержавшись, тыкаю в нее еще два раза. Стоит мне только открыть нужную мне дверь и переступить порог, как из-за регистрационной стойки выныривает голова Коллин.

– Точно, сегодня же среда! – восклицает она, и лицо у нее озаряется.

Первое время это ее неизменное приветствие меня коробило, но потом я вспомнила, что редких пациентов тут попросту нет – мы все постоянные. А если б они и были, какой смысл от них скрываться?

– Она освободится минут через пять. Воды? – спрашивает Коллин, и я киваю.

Достаю телефон из сумочки, надеваю наушники и включаю свой типичный плей-лист для ожидания приема. Называется он «В самой глубине», по строчке из песни группы «Florence + The Machine»[4]. Я привыкла думать, что стратегия, с помощью которой я придумываю названия, это просто хобби, но мой психиатр так не считает. Я никогда не слушаю музыку просто так – я всегда изучаю тексты песен, а когда заканчиваю составлять плей-лист, то выбираю три слова из одного из текстов – три слова, которые максимально точно описывают всю подборку, – из них и получается название.

Запрокидываю голову, упираюсь затылком в стену и закрываю глаза, стараясь не обращать внимания на мотивационные плакаты, развешанные у меня над головой. Мысленно отматываю две недели назад и переношусь в бассейн, в момент, когда Брэндон меня поцеловал (пускай и не в реальности), и заново переживаю эту фантазию, чувствуя, что лоб разглаживается, а мышцы расслабляются. У него были такие теплые губы. А еще от него вкусно пахло – спрайтом и кокосовым солнцезащитным кремом.

– Она готова тебя принять, – сообщает Коллин.

За пять лет кабинет Сью ни капельки не изменился. Те же книги на тех же полках, те же сертификаты на стенах, покрытых той же бежевой краской. Те же фотографии тех же детей у нее на столе – они словно застыли во времени, как и сам кабинет.

– Привет, Сэм! – восклицает она и спешит ко мне, чтобы поприветствовать. Сью – миниатюрная японка с густыми черными волосами до плеч. Одета она всегда безупречно. С виду она кажется утонченной и тихой, но стоит ей только раскрыть рот, и впечатление в корне меняется.

Уже через несколько месяцев после нашего знакомства я придумала ей прозвище Психо-Сью. Кажется, в лицо я ее так ни разу не называла, но в конце концов она все равно о нем узнала. Она спросила, почему прозвище именно такое, и я ответила, что оно похоже на воинственный крик дзюдоиста, наносящего удар противнику.

В то время мне даже в голову не приходило, что психиатров могут задеть подобные прозвища. Мне было всего одиннадцать. Совсем не хотелось ее обижать, но сказанного не воротишь.